Современная Россия, постепенно выходящая из состояния перманентного кризиса эпохи 1990-х гг., встает на путь демократического правового государства. В создавшихся условиях все большую остроту приобретает вопрос о динамике государственно-церковных взаимоотношений и их дальнейшей перспективы. Граждан страны волнуют возможности сотрудничества государства и религиозных объединений в решении актуальных задач жизни общества.
С одной стороны, не может не обратить на себя внимание активизация деятельности Русской Православной Церкви (РПЦ), в том числе и в сфере сотрудничества как с институтами гражданского общества, так и с государством, а с другой – особенно наглядно «религиозный фактор» проявляется в исламских республиках Северо-Кавказского федерального округа, где религия представляет собой органический элемент политики.
На Кавказе традиционно существовал высокий уровень религиозности общества. Этот тезис подтверждают и современные социологические исследования. Так, в Северной Осетии, где, по разным оценкам, от двух третей до 80% всего населения исповедуют Православие, «безусловно» и «скорее» соблюдают религиозные обряды 58% осетин и 45,9% русских и русскоязычных (в Чеченской Республике, где доминирует ислам, – 96,4% чеченцев и 70,9% русских и русскоязычных; в Ингушетии – 87,2% ингушей и 83,4% русских и русскоязычных). Жители СКФО также неравнодушны к проблеме возможности религиозных организаций (православных, мусульманских и других) участвовать в решении государственных вопросов. Анализируя данные социологических опросов, ученые делают вывод: «В религиозных организациях участвуют граждане нашей страны и независимо от того, по какому признаку они объединились, имеют право оказывать влияние на решение государственных вопросов».
Приведенные выше факты наглядно демонстрируют актуальность вопроса государственно-церковных отношений в России в целом и в Осетии в частности. При этом глобальной проблемой, волнующей представителей государства, религиозных организаций и общественность, остается несовершенство системы регулирования государственно-церковных отношений. В связи с этим обращение к историческим реалиям ушедшего в прошлое и трагического для Церкви XX в. имеет особое значение не только для тех, кто осознает свою религиозно-культурную связь с Русской Православной Церковью, но и для всех тех, кого волнуют вопросы оптимизации государственно-церковных отношений в светском, но не атеистическом, государстве.
Вопросы государственно-церковных отношений на протяжении нескольких десятилетий привлекают внимание как религиозно-церковных, так и светских исследователей. Историографию проблемы государственно-церковных отношений в Северной Осетии в 1917–1943 гг. с определенной долей условности можно разделить на три периода. Первый период – с 1917 по 1943 г. – определяется трудами участников и современников событий, второй – с середины 1940-х гг. до 1988 г., третий – с 1990 г. до настоящего времени.
Первые попытки осмысления проблемы взаимоотношений власти и духовенства были предприняты советскими исследователями еще в первые послереволюционные годы. С момента своего зарождения советская историография подходила к изучению этой проблемы исключительно с классовых позиций, базируясь на мировоззренческой основе воинствующего атеизма. Естественно, что осмысление деятельности РПЦ и других религиозных организаций, их роли в отечественной истории и культуре представителями этого течения могло осуществляться исключительно в негативном свете. Основным и неоспоримым тезисом этой литературы является аксиома: «Церковь – реакционный, враждебный советскому строю и обществу институт, с которым необходимо вести постоянную непримиримую борьбу». Все действия советского государства в этом отношении принимались как безоговорочно положительные и справедливые.
На XII съезде ВКП(б) в 1923 г. был принят целый комплекс мер по выработке форм и методов борьбы с религиозными предрассудками с учетом особенностей религий, а также подготавливалась атеистическая литература, которая включалась в учебную программу коммунистического просвещения курса пропаганды и агитации. С этого момента антирелигиозные пропаганда и агитация приобрели системность.
В 1920–1930 гг., как в общесоюзном, так и в региональном масштабе, публикации представляли собой ярко выраженное атеистическое неприятие религии. Они рассчитаны на массового читателя, направлены на формирование у населения негативного взгляда на религию и Церковь, и носят идеологический, агитационно-пропагандистский характер. Большинство из них лишено какой-либо научной, аналитической основы и содержит сумму весьма неубедительных, часто грубо подтасованных, фактов, пропагандистских штампов, характеризующих Церковь исключительно с отрицательной стороны. В эти годы на страницах периодической печати, выходившей во Владикавказе, в первую очередь в газете «Власть труда», публикуются статьи, отражающие тот или иной этап государственно-церковных отношений: изъятие церковных ценностей, обновленческий раскол, закрытие храмов, масштабные антирелигиозные кампании. Особое внимание в публикациях 1920-х гг. отводится роли молодежи в деле атеистической пропаганды. Большинство изобилует различными лозунгами, которые, по мнению их авторов, должны стать девизом для молодежи. Например, когда в 1925 г. в Горском сельскохозяйственном институте создавалась ячейка общества друзей газеты «Безбожник», студенчеству бросались лозунги и призывы типа: «Вовлечь в общество возможно большее число студентов!», «Каждый студент должен быть безбожником для работы в крестьянской среде!». Или: «Нужно сделать так, чтобы религия – это орудие порабощения – не имела места в СССР!»...
Более серьезная аналитическая литература по церковно-государственной проблематике Северной Осетии в этот период отсутствует. Местные руководители атеистической пропаганды в своей практической работе вынуждены пользоваться пособиями, издающимися либо в столице, либо в других регионах страны.
Следует учитывать, что большинство храмов Осетии в 1930-е гг. было закрыто и разрушено, а многие священнослужители, как, впрочем, и их активные противники, оказались репрессированными. Церкви был нанесен значительный урон. Таким образом, организационный разгром церковных структур, физическая ликвидация храмов и духовенства, с одной стороны, а также репрессии против научной и творческой интеллигенции – с другой отодвинули на второй план актуальность исследования данной темы. Отсюда вытекает практически бесплодный в литературном плане второй период историографии отношений государства и Церкви.
Несмотря на то, что с середины 1940-х и до конца 1980-х гг. на уровне общесоюзной общественной мысли наблюдается активизация исследовательской деятельности, чему способствовали реалии общественной политической жизни этих десятилетий, в Северной Осетии конфессиональная политика остается вне сферы интересов научного сообщества. В этот период продолжается издание агитационно-пропагандистской литературы в лучших традициях первых десятилетий советской власти, лишь косвенно связанной тематически с довоенным периодом.
Но советские авторы в эти десятилетия отметились изданием довольно большого количества документов и материалов, посвященных установлению новой власти и ее первым преобразованиям. И среди них: «Культурное строительство в Северной Осетии», а также «Борьба за Советскую власть в Северной Осетии (1917–1920 гг.)». Однако документы, отражающие взаимоотношение власти и Церкви, представлены в них в незначительном количестве.
Отличительной особенностью второго периода является идеологическое наступление на другие религиозные конфессии Северной Осетии. Ислам и протестантские секты в первые годы советской власти становятся предметом исследования многих историков 1980-х гг.
Борис СИНАНОВ,
кандидат исторических наук.
